ЕШЬ
Автор: Sontenn
Рейтинг: PG-13
Вид/Категория: джен
Пейринг: Кюдзо и остальные
Саммари: Ты хотел узнать каков вкус жизни? Ешь!
Предупреждения: ООС. Автор влюблен в отклонения от нормы и бусидошную экзотику. Самурай здесь - почти диагноз.  А у Кюдзо свои заповеди. К нему не подступиться. Но…
Дискламер: Ничто канонное мне не принадлежит.

  Умирающий от руки Кюдзо Хьего:
- Почему?
  Кюдзо:
- Я хочу узнать жизнь…

***

Его длинная тощая фигура, словно тень, бесшумна. Худое аскетичное лицо до желтизны бледно, необычно светлые волосы вечно всколочены. Угрюмый вид, катаны и маска безразличия. Искусный наемник и телохранитель. Он уже свыкся с тем, что в цене его услуги, а не мнение – так можно и позабыть, что он самурай…
Но его хозяева, у которых он состоит на службе – лишь средство. И деньги – ничто, только средство. Ведь он не торговец и не его дело  их считать.
Сейчас его жизнь, которую он проживает, как в полудреме, бледна и пуста. Такие как он не могут вечно тлеть, они призваны сгорать. Во взрыве пламени. Дотла. Иначе, к чему ему призрак свободы?
Его не убивает рутина будней. Он умеет ждать. Наступит момент и он найдет то, что воспламенит его душу. Он узнает эти приметы с полувзгляда, полувздоха. Это будет тот, кто, как и он, с младенчества чтит язык оружия. Смертельный танец с ним вольет в кровь эликсир подлинной жизни, и этот драгоценный сплав окупит все сполна…
А сейчас нужно просто повременить, оттачивая умелость рук и лезвия мечей. Когда придет время, его не остановит цена.

Порция первая.
Кикутие. Не излишествуй

Сегодня рис хорош. Идеально белые зерна приятны глазу и он любуется ими. Еда его заботит мало. Он ест, когда нужно, без особого интереса. Пища только дань телу и плата за это – жилистая худоба.
Он похож на жердь, но внешность его мало заботит. Его мысли далеки от чашки с рисом. Он знает, что его безразличие оскорбляет здесь многих. Но какое это имеет значение? Если бы ему пришлось есть траву, он ел бы и ее. Желудок должен подчиняться голове, а не наоборот.
Лошади едят траву, овес, рис.… Но лошадь не станет есть мясо. А человек способен съесть что угодно. Человек будет валяться в грязи и есть эту грязь, охваченный ужасом  надвигающейся гибели.
Некоторые слишком боятся умереть. Вон тот верзила в доспехе. Он постоянно косится на его еще полную чашку еды. Ему вечно мало этих крох, а вместо головы у него наверняка второй желудок. Он боится смерти. Иначе, зачем ему все это никчемное железо на теле?
Он отправляет в рот горсть риса и принимается жевать. Есть нужно. Многое из того, что он делает, делается им лишь поэтому. Везде свои правила. Каждый самурай умеет следовать правилам. Это часть его мастерства. Иначе он кто угодно, но не самурай. Умение владеть мечом. Умение подчиняться. Умение умереть.
Теперь уже трое неодобрительно бросают взгляды на его чашку с рисом. Он невозмутимо отправляет в рот следующую порцию.

Порция вторая.
Ситиродзи. Не обманись

Сегодня голоден не он, а его любопытство.   Взгляд прикован к Камбею. Почему именно он? Этот… Царь обезьян...
Землистые волосы давно не мыты и слипшимися прядями спускаются по спине меж лопаток. Что на уме у того, кто поворачивается спиной к противнику? Ответ на поверхности, но он не слишком приятен для самолюбия.
Семада уверен и спокоен. Семада будто не замечает ничего вокруг. Он поглощен своими мыслями и заточкой клинка. Не потому ли, что у него есть вторая пара глаз – Ситиродзи?
У того обманчиво беззаботный вид и все подмечающие глаза обленившейся охотничьей собаки. Но благообразная внешность далека от истинной сути. Жажда измучила его. А мирная жизнь не подходит для утоления такой жажды.
Он неспроста по первому зову вернулся к хозяину – ему недоставало запаха крови. Смерть часто рождает зависимость, и это тоже слабость. Еще одна слабость Ситиродзи –  чувство локтя, привязанность к  Камбею.
О да, Камбей умеет привязывать. Умеет вдохнуть слепые надежды даже в мертворожденное. Как в этот обреченный поход крестьян. Самураи  рядом с крестьянами…
Бледная усмешка кривит губы. Он сам, соблазнившись Камбеем, встал рядом с этими крестьянами.
Верно, он поглупел или ослеп.… буравит взглядом чью-то спину. Нет, на него это не похоже. Иначе, как помутнением рассудка такое не назовешь. Есть расхотелось.
Он молча отодвигает принесенную ему чашку с рисом. Сегодня болван в железном доспехе получит большую порцию.

Порция третья.
Хейхати. Не улыбайся

Он сам редко улыбается. Почти никогда. В его представлении полное право улыбаться имеют только дети, старики да статуи каменных божков. Их улыбки почти не лгут. В отличие от остальных.
Слишком часто он видел, как улыбаются при виде корчащихся от боли. Как, скалясь, отмечают пьяно-кровавые победы на лежащих вперемешку останках друзей и врагов. Да, черепа искренне улыбаются вечности…
Многие лгуны не стирают улыбку с лица: «Извините за неказистость!» Этот коротышка не внушает ему доверия. Его мысли надежно скрыты за хитрым прищуром маленьких глаз, плотно занавешенных улыбчивой гримасой.
Он ему не верит. Мелкий лжец, искусно владеющий своим ремеслом. Верный лжец. Добросовестный лжец. Такие как он собственноручно не убивают. Их призвание - готовить врагу почву для гибели. За ними повсюду следуют тени их стараний, не давая покоя. Горькая участь для самурая - умереть от руки такого неказистого могильщика. Уж лучше вспороть себе живот самому. Посреди разговора, привычно маслянясь улыбкой, коротышка бросает на него любопытный взгляд. Но, словно споткнувшись о его неприязнь, смущается. Он знает, что трус, но так  противится своей природе, что это знание готов унести в могилу.
Видит ли это Камбей? Несомненно, Камбей умеет видеть. Но его интересует лишь мастерство. Он не переминет его использовать.
Нет, не ему судить… Его искусство также неотделимо от смерти. Девочка-жрица подает рис, и он безропотно ест свою порцию. У каждого свой путь к совершенству…

Порция четвертая.
Горобей. Не шути

Существует много способов лишить свой дух чести. К примеру, можно вывесить его, как пеструю тряпицу на первой попавшейся площади, и вертеть ею на потеху толпе…
Он, как всегда, ест аккуратно и неспешно. Соблюдая все правила приличествующие воину.   
В бесценном древнем свитке, который он бережет как зеницу ока, записано: «Дух воина должен быть уравновешенным и беспристрастным. Возбужденный дух слаб. Поверженный дух тоже слаб.»  Поэтому он пришел к выводу: нельзя позволять другим видеть свой дух.
Он незаметно наблюдает, как этот площадной шут заигрывает с опасностью. Полезно постоянно помнить о смерти. Но вот преследовать ее по пятам? Все в нем выдает то, с каким упоением он ищет этой близости.
В его руках достаточно умения, чтобы растягивать удовольствие от смертельного танца. Опытный пьяница, он пьет свой яд крохотными глотками. Изо дня в день, из года в год. Как только ему не опротивело? Жизнь, превращенная в длинную шутку… Настоящие самураи так не шутят. Это самая плохая шутка, изо всех виденных им в этой жизни.
Сегодня, благодаря этому Горобею, жизнь кажется ему особенно ценной. В ответ на предложенную добавку он благосклонно кивает.

Порция пятая.
Кирара. Не надейся

Женщины не предназначены для походов и сражений. Даже жрицы. Даже если они обладают талисманами и даром находить воду.
Ему еще не доводилось быть нанятым девушкой. И уж тем более, преодолевать трудности пути наравне с докучливым, громким ребенком. Наверняка жрица не слишком умна, раз позволила увязаться за собой этой мелкой проныре, единственной, кто с обожанием пялится на  их болвана, закованного в доспех. Зачем в походе, где на каждом шагу поджидает опасность, ребенок? Это выше его понимания.
Нет, она точно не слишком умна, раз позволяет своим глазам выдавать ее каждый раз, когда Камбей проходит поблизости. Его паутина иногда ловит не только тех, для кого она была сплетена. Так и с этим мотыльком. Ну зачем Камбею мотылек?
Сейчас жрица не слышит голос разума. Ее ведет за собой голос сердца. В ней со ста шагов можно разглядеть это желание – быть услышанной. Но сердце может говорить только с сердцем. А в глазах Камбея, обращенных на нее – только отстраненное понимание и холодный расчет.
Нет, он не зря хочет убедиться, что сердце у Камбея находится там, где ему и полагается быть. Он еле заметно усмехается и прикрывает глаза.  Все уже поели и обустраиваются на ночлег. Бойся, жрица. Его клинки тоже манит это сердце.

Порция шестая.
Катсусиро. Не осуждай

Меч – продолжение руки самурая. Мотыга и горсть зерен риса сроднились с рукой крестьянина. Кошель с бренчащими монетами  един с рукой торгаша, а бутыль с сакэ сам просится в руки пьяницы… Женщина – продолжение рода каждого мужчины. У него никогда не было женщины. Он познал лишь суть меча. Таков его путь. Вначале его направил учитель, а позднее в этом укрепился и он сам.
Это помогает концентрации, это не отвлекает от поисков совершенства, это ставит мастерство превыше человеческих слабостей.
Он медленно и сосредоточенно разбирает палочками зерна риса в чаше. На ее темном дне они выстраиваются в установленном им порядке. Тренировать себя можно и без мечей.
У него никогда не было женщины. Или мужчины. Всегда один. Со временем это неизбежно даст плоды. Зачем его этот урожай?
Зерна податливы и предсказуемы, а вот люди почти всегда нетерпеливы и слабы. Слабость – опасное чудовище…
Учитель любил говорить: «В каждом человеке обитает дракон. Он выжидает своего часа - проявления твоей слабости»
Это вечная битва. Он беспощадно рубит драконьи головы, одна за другой, а они вырастают снова и снова. Наверное, есть только одно верное средство -  добраться до сердца и вынуть его.  Но он догадывается, что оно у него с этим драконом одно на двоих…
Говорят, в борьбе с таким недугом помогают ритуалы. Жертвоприношения из еды и девственников. Вроде этого молодого наглого щенка Катсусиро…
Но он не нравится его дракону. Даже жрица чем-то не устраивает голодного дракона. Катсусиро словно на иголках, осторожно смотрит в его сторону. В этом мальчишке есть чутье. Но Камбею нужно не это. А он сам знает, что на самом деле нужно Камбею?

Порция седьмая.
Камбей. Не подавись

Когда Камбей смотрит на него с этим особенным выражением,  будто расчленяя своим взглядом на части, отбирая все ценное к текущему моменту и отсеивая несущественное, рис не лезет в глотку. Зачем все мешать в один котел: крестьян, память, клятвы?
Клятва – их с Камбеем неоконченный поединок. Память –уязвимое место Камбея. Крестьяне – это победа его  больного долга над разумом.
Камбей похож на котел с перекипевшим варевом. Долг, честь, торжество мастера, тени друзей, останки врагов – все разом бурлит в душе, не принося успокоения.
У него все иначе. Он всему отводит должное место. Зря не тревожит задворки памяти, ежечасно шлифует достигнутое, лелеет впереди намеченное. Друзей у него нет. Врагов тоже не осталось. Ничто не стоит на пути.
Нет, Камбей ему не нужен. Ему нужна победа над Камбеем. Камбей вырос на его пути, как остов старого военного судна и вместо того, чтобы развалиться на части, - неслыханное дело, - остановил его клинок.  Это был вызов. Демонстрация силы, которую трудно заподозрить в том, кто больше всего похож на живой труп.
Но клинок увяз. Засел в этих толщах сумрака. Камбею незачем было прибегать к словесным ухищрениям вроде: «Я влюбился… В твое мастерство». Он и без того понял – ему не вырваться, покуда он не прорубит себе этот путь. А Камбей не отпустит его, покуда он не снимет с него груз грехов, выпустив из тела эту иссушенную душу.
Ну разве такие размышления могут прибавить желания поесть? Он молча толкает в себя  рис. Жрица, – одними глазами просит он, –подай воды, чтоб не подавиться…

Порция последняя.
Заключительная. Не грусти

Он знает, как нужно умирать. Сохраняя достоинство. И все же это его первый раз. Наверное, поэтому все так нелепо…
Нет тени сожаления или страха. Он охвачен какой-то тягучей болезненной истомой, липкой и вязкой. Сил меньше, чем у младенца.
Вот и Камбей. Только сейчас, когда его руки подхватывают цепенеющие плечи, где-то глубоко рождается тоска. Она расползается, как яд, отравляя его чувством вины. Выходит, это он не сдержал обещание. Он даже не может толком произнести последние, правильные слова.
Хочется прикрыть уставшие веки, но глаза Царя обезьян  его не отпускают. Ненужное предсмертное объятие. Камбей считает, что должен его проводить? Нет, он сам найдет дорогу. Выражение этих глаз, обведенных тенью вечной усталости, как всегда нечитаемо. Но это уже не тревожит.
Глупый мальчишка за спиной Камбея ловит ртом воздух. Щенок всегда не нравился ему. Но сейчас внутри так пусто, что не находится даже досады.  То, что он совершил, не значит ровным счетом ничего. Камбей объяснит ему это.
Прилив… Отлив… Смерть вкрадчиво убаюкивает тело. Силы уходят, но глаза Камбея держат крепче его рук. Звуки, словно забавляясь его беспомощностью то удаляются, то приближаются вновь:
-… я буду ждать…
К чему обещания? Но оно неожиданно расцветает внутри... Нет, это совсем не то, что он надеялся почувствовать, пронзая клинками грудь Царя обезьян… Его решимость, его воля, ломающая все на своем пути словно размягчились, тают…
Дракон! Он совсем позабыл о нем, а тот подкрался, учуяв его слабость.
Чудовище нависает над ним, сверкая броней чешуи, обдавая лицо пылающим дыханием. Это час его торжества - рука уже не способна удержать меч…
Обессиленный, он может лишь лежать на его лапах и смотреть, как в огненной гриве пробегают языки пламени. Голова склоняется над ним. Его пасть как огромная зубастая топка а глаза… Почему в глазах этого чудища - отражение глаз Камбея?
Дракон с видом собственника кладет громадную голову ему на грудь и от этого в ней разливается нестерпимый жар. В этом огне плавятся тени его клинков, годы упорства и нерушимые обеты. Весь смысл его прежней жизни превращается в невесомый пепел. Вот она, его мука – убедится, что без клинков и сражений его душа – пустой сосуд, ничто…
А ведь там должно быть еще что-то… Что там у остальных?…
Лапы дракона сжимаются еще сильнее, и, внезапно он отчетливо ощущает этот неровный прерывистый стук. Сердце?…
Теперь, когда он так слаб, оно вовсю расхозяйничалось у него в груди, наполняя ее тем, что он так безжалостно выкорчевывал из себя с корнем – смесью сумбурных чувств, глупых надежд и желаний.
Нет сил противиться… Его с головой затапливает, подхватывает и несет этот вихрь нового, неизведанного вкуса. Вкуса незнакомой ему жизни. Немного жаль, что он неотвратимо мешается во рту со вкусом крови…

***

Он знает толк в поединках. Что может быть нелепее, чем неоконченный поединок? Только вечная битва с самим собой...
Свет тускнеет. Кто же так рано тушит свет? И шепот чьих-то голосов. Почему они шепчут? Он ведь не болен. Он просто умирает,  полный неожиданного, пусть запоздалого, но от того не менее прекрасного  чувства. Ощущения того, что он проиграл своему дракону. Сердцу.
Так нелепо…  Потому что в итоге вкус этого поражения показался ему слаще любой добытой им победы…